Командир и штурман - Страница 51

— Судно удивительно сухое, — заметил он, обращаясь к Стивену, который, решив, что лучше умереть на открытом воздухе, выполз на палубу, где его привязали к пиллерсу, и теперь он стоял позади капитана, ни слова не говоря, насквозь промокший и перепуганный.

— Что?

— Судно… удивительно… сухое.

Стивен Мэтьюрин раздраженно нахмурился: ему было не до пустяков.

Но взошедшее солнце поглотило ветер, и к половине восьмого утра от шторма осталась только зыбь и линия облаков, низко нависших над далеким Лионским заливом в норд-вестовой части горизонта. Небо было невероятно чистое, а воздух настолько прозрачен, что Стивен мог разглядеть цвет лапок буревестника, пролетевшего ярдах в двадцати от кормы «Софи».

— Я помню невероятный, унизительный ужас, — произнес он, не отрывая глаз от птицы, — но не могу понять природы этого чувства.

Матрос за штурвалом и старшина-рулевой на посту управления изумленно переглянулись.

— Мне вспоминается одна роженица, — продолжал Стивен, передвинувшись к поручням на юте, чтобы не потерять буревестника из виду, и повысив голос. Рулевой и старшина поспешно отвернулись друг от друга, сделав вид, что ничего не слышат. Судовой врач, который вскрыл череп старшего канонира (среди бела дня и в присутствии потрясенных зрителей, собравшихся на главной палубе), уже пользовался большим уважением, но мог в одночасье потерять весь нажитый им моральный капитал. — Был такой случай…

— Парус на горизонте, — воскликнул впередсмотрящий к облегчению всех, кто находился на квартердеке «Софи».

— Где именно?

— С подветренного борта. Два — три румба от траверза. Фелюка. Терпит бедствие — паруса у нее полощут.

Шлюп повернулся в ту сторону, и вскоре находившиеся на палубе заметили вдали фелюку, которая то вздымалась, то опускалась по склонам длинных неспокойных волн. Она не пыталась скрыться, изменить курс или лечь в дрейф, но стояла на месте с трепетавшими на ветру разорванными парусами, находившимися при последнем издыхании. В ответ на приветствие «Софи» фелюка не подняла ни флага, ни семафора. Когда шлюп подошел поближе, те, у кого были подзорные трубы, увидели, что фелюка рыскает оттого, что на румпеле никого нет и он ходит ходуном сам по себе.

— На палубе валяется тело, — с глупой улыбкой произнес Бабингтон.

— Не очень-то хочется спускать шлюпку, — сказал Джек Обри как бы про себя. — Уильямс, подойдите лагом, хорошо? Мистер Уотт, отрядите людей, чтобы вывесили кранцы. Что вы скажете об этой посудине, мистер Маршалл?

— Думаю, сэр, она из Танжера, может быть, Тетюана, во всяком случае, с западного края побережья…

— Человек, который застрял в квадратном люке, умер от чумы, — заключил Стивен Мэтьюрин, задвинув внутрь колена подзорной трубы.

После этого заявления воцарилась тишина, и ветер, дувший в вантах, вздохнул. Расстояние между судами быстро сокращалось, и теперь все могли разглядеть тело, торчавшее из кормового люка, а ниже — тела еще двух человек. Полуобнаженный труп запутался в снастях возле румпеля.

— Не давать парусам заполаскивать, — скомандовал Джек Обри. — Доктор, вы уверены в том, что говорите? Возьмите мою подзорную трубу.

Взглянув в нее, Стивен вернул трубу хозяину и сказал:

— В этом нет никакого сомнения. Сейчас соберу свой медицинский набор и отправлюсь туда. Возможно, там остались живые.

К тому времени оба судна почти соприкасались бортами, и на планширь фелюки карабкалась ручная генетта, готовая перепрыгнуть на шлюп. Пожилой швед Вольгардсон, добрейший из людей, швырнул швабру, чтобы сбить зверька, и все матросы, стоявшие возле борта, принялись свистеть и вопить, чтобы отпугнуть его.

— Мистер Диллон, ложимся на правый галс, — произнес капитан.

Тотчас «Софи» ожила: раздались пронзительные команды боцмана, матросы бросились по своим местам, поднялся гам, и среди общего шума Стивен воскликнул:

— Я настаиваю на шлюпке… Я протестую… Дружески взяв доктора за локоть, Джек Обри втолкнул его в каюту.

— Мой дорогой сэр, — сказал он. — Боюсь, что вы не должны ни настаивать, ни протестовать. Иначе это будет мятеж, и вас придется повесить. Если вы ступите на палубу этой фелюки, то, даже если вы не подхватите там заразу, мы должны будем поднять желтый флаг по прибытии в Магон, а вы знаете, что это значит. Сорок дней, черт побери, на карантинном острове, и, если вы посмеете выйти за частокол, вас застрелят — вот что это такое. Подхватите вы эту заразу или нет, полкоманды умрет со страху.

— Так вы намереваетесь оставить это судно на произвол судьбы, не оказав ему никакой помощи?

— Да, сэр.

— Вы берете на себя ответственность?

— Конечно.

В шканечном журнале почти ничего не отмечено по поводу этого эпизода: вряд ли удалось бы найти какие-то официальные выражения для того, чтобы сообщить, как судовой врач набросился с кулаками на капитана. Событие это было описано так, словно ничего не произошло: «Покинули фелюку, в четверть 12 легли на другой галс». Эта запись предваряла счастливейший за многие годы факт, поскольку капитан Аллен был неудачливым командиром: «Софи» не только почти все время занималась конвоированием, но и тогда, когда она отправлялась в крейсирование, море словно пустело, и ни разу не было захвачено ни одного призового судна… «Пополудни, ветер умеренный, небо чистое, поставили бом — стеньги, вскрыли бочонок со свининой № 113, содержимое частично испорчено. В 7 ч. увидел незнакомый парусник в вестовом направлении, поставил паруса, чтобы преследовать его».

«Вестовое направление» — направление с подветренного борта «Софи», а постановка парусов означала, что было использовано все, что только возможно: нижние паруса, марсели, брамсели, брам — лисели и, разумеется, бом — брамсели и даже боннеты, поскольку преследуемым судном оказался довольно крупный полакр с латинскими парусами на фок — и бизань-мачтах и прямыми парусами на грот-мачте, следовательно, он был французом или испанцем и почти наверняка мог бы оказаться ценным призом. Когда они заметили друг друга, судно лежало в дрейфе, на нем, очевидно, пытались вытащить из воды сбитую штормом грот-мачту. Не успела «Софи» выбрать брамсели, как полакр лег на фордевинд и помчался на всех парусах, какие успел поставить. Очень это был подозрительный полакр, не пожелавший оказаться застигнутым врасплох.